пословицы и поговорки калмыцкие

среда, 30 ноября 2011 г.

Как калмыков выселяли (геноцид 1943-1957)



ВЫСЕЛЕНИЕ КАЛМЫКОВ В СИБИРЬ
27 декабря 1943 г. был опубликован Указ о ликвидации Калмыцкой АССР. Указ Президиума Верховного Совета СССР " О ликвидации Калмыцкой АССР и образовании Астраханской области в составе РСФСР ".


Москва, Кремль 27 декабря 1943 Не для печати

Учитывая, что в период оккупации немецко-фашистскими захватчиками территории Калмыцкой АССР многие калмыки изменили Родине, вступали в организованными немцами воинские отряды для борьбы против Красной Армии, предавали немцам честных советских граждан, захватывали и передавали немцам эвакуированный из Ростовской области и Украины колхозный скот, а после изгнания Красной Армией оккупантов, организовывали банды и активно противодействуют органам Советской власти по восстановлению разрушенного немцами хозяйства, совершают бандитские налеты на колхозы и терроризируют окружающее население, Президиум Верховного Совета постановляет: 1. Всех калмыков, проживающих на территории Калмыцкой АССР, переселить в другие районы СССР, а Калмыцкую АССР ликвидировать. Совету Народных Комиссаров наделить калмыков в новых местах поселения землей и оказать им необходимую государственную помощь по хозяйственному устройству. 2. Образовать в составе РСФСР Астра ханскую область с центром в г. Астрахани. Включить в состав Астраханской области районы бывшей Калмыцкой АССР - Долбанский, Кетченеровский, Лаганский, Приволжский, Троицкий, Уланхольский, Черноземельский, Юстинский и г. Элисту; районы Астра ханского округа - Владимирский, Володарский, Енотаевский, Икрянинский, Камызякский, Красноярский, Наримановский, Харабалинский и г. Астрахань. Астраханский округ Сталинградской области ликвидировать. 3. Районы бывшей Калмыцкой АССР - Малодербетовский и Сарпинский включить в состав Сталинградской области; Западный (Башанта), Яшалтинский - включить в состав Ростовской области; Приютненский - в состав Ставропольского края.

Председатель Президиума Верховного Совета СССР М. Калинин

Секретарь Президиума Верховного Совета СССР А. Горкин


Ранним утром, 28 декабря во все дома, где проживали калмыки (хотоны, села, города) вошли группы военных из войск НКВД СССР и объявили, что по Указу ВС СССР все калмыки выселяются в Сибирь, как изменившие родине. Были зачитаны страшные обвинения. Так началась карательная операция " Улусы ," задуманная и подготовленная Берия и санкционированная Сталиным. Осуществляли операцию оперсотрудники, командированные из разных областей и 3-й мотострелковый полк НКВД. На сборы семьям давали не больше часа. Многие семьи, не знавшие русского языка, растерянные от неожиданно свалившейся беды уходили из своих домов, не захватив теплой одежды и продуктов. Эти семьи были обречены на гибель в первую очередь. На сборные пункты подгонялись огромные американские "студебеккеры", в которых спецпереселенцев доставляли к железнодорожным станциям, к поездам, состоящим из двуосных вагонов - "теплушек". В каждый вагон помещали по 40-50 человек. Всего было сформировано сорок семь эшелонов.
Страшный, изнурительный, двухнедельный путь на восток унес жизни десятков тысяч людей, умиравших от холода, голода, болезней, тоски. На первом этапе депортации было выселено 93139 калмыков. Вторым этапом стала операция по выселению калмыков Ростовской области - 2684 человека (март, 1944). На третьем этапе депортации подверглись калмыки Сталинградской области - 1173 человека (июнь, 1944), последним этапом стала демобилизация калмыков-фронтовиков (более 15000 человек, 1944). Общее число выселенных калмыков составляло около 120000 человек. После выселения калмыцкого народа в Сибирь территория республики была распределена между окружающими ее областями и Ставропольским краем. Основная часть калмыцких улусов и г. Элиста вошли в специально созданную для этого Астраханскую область. Западный и Яшалтинский (переименованный в Степновский) улусы отошли к Ростовской области, а Малодербетовский и Сарпинский - к Сталинградской. Ставропольскому краю были переданы Приютненский улус, а позже Троицкий. Калмыцкий район Ростовской области был упразднен и территориально разделен между Мартыновским, Романовским, Зимовниковским и Пролетарским районами.
(Из воспоминаний Софьи Овшиновны Шалхеновой) С. О. Шалхенова: Родилась я в 1921 г. в Ики-Чоносе. В 1937 г. был арестован и расстрелян в Элисте отец. Из четверых детей я была старшей, поэтому пришлось бросить школу после третьего класса и идти работать в колхоз. В 1941 году меня послали в райцентр Яшалту (Соленое) на курсы трактористов. Работала на тракторах " Универсал " и " СТЗ " до 1943 г, затем стала дояркой. Во время оккупации района немцы находились в Яшалте, а в Чоносе властвовали калмыцкие полицаи. Днями я работала, а в ночное время, мама меня и еще одну девушку прятала в кизячную пирамиду и залепляла отверстие. В этом убежище мы провели несколько месяцев. Пьяные полицаи приезжали искать меня и других девушек и, не найдя, избивали наших матерей плетьми. В тот день, когда нас выселяли, мама от страшной беды была так растеряна, что не взяла ни теплой одежды, ни посуды. В вагоне мы пили кипяток из консервной банки. В Омске, как только мы выгрузились, нас повезли в санях в деревни. Наша семья попала в Марьяновский район. Работала я на тракторе - окучивала снег, бороновала. Поработав часа два, останавливала трактор и начинала бегать, чтобы согреться. Через некоторое время чоносовцев отправили на Север, в Ханты-Мансийский округ. В Ларякский, дальний район попали всего две калмыцкие семьи. Здесь мне пришлось работать мотористкой катера, возить рыбаков. Со временем я выучила язык хантов, стала рыбачить и охотиться с мужем на белок, лосей, зайцев, глухарей.
В 1950 г. Софья Овшиновна стала работать дояркой, заведующей МТФ. Было очень трудное время. В большое половодье колхозники не успевали заготовить сена, поэтому, часто коров приходилось кормить корой деревьев. До 1962 года коммунист Шалхенова работала на Севере. Худую скотину бросить и уехать не позволяла совесть. Еще одной причиной было то, что руководство района было против ее отъезда. Оно заставляло поднять по молоку то одно, то другое хозяйство. И чтобы не смогла уехать самовольно, у нее забрали все документы. В 1958 году умер муж, затем двое младших детей. Софья Овшиновна осталась одна с двумя девочками. В 1962 г. приехал брат и уговорил ее ехать в Калмыкию без документов. Уже на родной земле получила свои документы, высланные по запросу райкома партии. По заданию райкома она стала работать дояркой в Бага-Тугтуне, затем в Октябрьском, а закончила свой трудовой путь в " Новом мире." Сейчас уважаемой и всеми любимой " бабе Соне ", как ее называют в народе - 81 год. Но она также легка, как и в молодые годы, ведет активную общественную деятельность, поет и танцует в ансамбле художественной самодеятельности, воспитывает внуков и правнуков.
Долгих 13 лет депортации (или другими словами геноцида) калмыцкого народа самым решительным образом сыграли на численности народа, его культуре, языке.
Тема депортации стала обсуждаться публично с конца 80-х гг., после принятия в 1989 г. Декларации Верховного Совета СССР «О признании незаконными и преступными репрессивных актов против народов, подвергшихся насильственному переселению, и обеспечении их прав». С этого времени проснувшаяся коллективная память стремилась освободиться от вытесненных в глубину сознания внутренних переживаний и проговорить свою боль вслух. Результатом сочетания семейных рассказов стариков и государственной политики памяти стало то, что третье поколение калмыков знает о депортации больше, нежели их родители. Большую роль в этом процессе узнавания истории своего народа и этнической идентификации молодежи сыграли школа и Уроки Памяти, проводимые каждый год 28 декабря в каждом классе каждой школы, а также мероприятия, приуроченные ко Дню Советской Армии и Дню Победы. Существенную лепту внесли телевидение и республиканская печать, мобилизованные на освещение истории депортации.

В такой атмосфере стали высвобождаться воспоминания старших. Однако второе поколение, к которому относимся я и родители авторов публикуемых школьных сочинений, выросшие практически в неведении и очень сдержанном отношении к теме депортации, зачастую знает о ней гораздо меньше младшего поколения. Нежелание усложнять жизнь своих детей отягощающими воспоминаниями было прямым следствием депортационного опыта родителей-спецпереселенцев: мама знает только в общем .
Как показывает опыт, исторические представления закладываются у людей в школьные годы. То, что написано в учебниках истории СССР об Иване Грозном или о II съезде РСДРПб, остается в сознании как образовательный стандарт, так же как и дважды два. Политические режимы меняются, уже давно нет СССР, а дважды два все равно четыре. В то же время исторические события, которые не упомянуты в школьном курсе истории, остаются в сознании не такими важными, как те, которым посвящены параграфы школьного учебника. Как будто знания о таких событиях не являются необходимыми, а всего лишь факультативными – только для любителей, для тех, кто интересуется.
Во втором поколении особый интерес история депортации представляет для тех, у кого есть профессиональная потребность в разработке этой темы: педагогов, журналистов, научной и творческой интеллигенции. Интерес большей части представителей второй генерации ограничивается семейной историей.

Третье поколение информировано об исторической травме лучше, чем их родители. Они выросли в обществе, которое только открыло тему депортации для публичного обсуждения и активно осваивало ее. Не случайно молодые люди неплохо знают не только депортационные судьбы своих семей, но и общий социально-политический контекст страны того периода. Как показывают тексты школьных сочинений, современные подростки знакомы с основной литературой по истории депортации калмыков, многие читали Солженицына и Шаламова. Устные рассказы о депортации приобретают особое звучание, когда передаются в семейном кругу, потому что исчезает пафос и общие слова, но остаются родные имена, щемящие детали. Место выученной истории занимает живая память. Поэтому молодежь воспринимает депортацию как событие личной биографии, имеет к ней свое эмоциональное отношение.
Именно такие беседы легли в основу школьных сочинений, ставших материалом для анализа в моем исследовательском проекте «Память третьего поколения». Было проанализировано более ста сочинений, написанных старшеклассниками Элистинского лицея в 1993-2004 гг. В них отражены подлинные семейные истории, услышанные из первых уст. Они позволяют сохраниться таким редким подробностям, которые рассказчику могли бы показаться ценными только для причастных лиц. Такие детали, бесхитростно описанные детьми, становятся яркими свидетелями истории, красноречивыми, как гора пинеток в Бухенвальде.

Она запомнила только желтые носочки и красивое платье мамы…
Когда умер братик, девочка только обрадовалась, что яйцо, ему предназначенное, теперь можно съесть…
В вагоне очень хотелось пить, и они с сестрой по очереди обсасывали обледенелый гвоздь, торчащий в стене…

Многоголосие сочинений складывается в один текст. Этот текст – не только история, какой она представляется современной молодежи, это история калмыков, в которой отразились важные для народа ценности – семья, родня, молитва, степь, животные, песни. Казалось бы, современные дети, выросшие в городской семье, для которых работа с компьютером ближе экзотики общения с лошадьми или овцами, должны иметь свои соответствующие эпохе и среде нарративы. Но, видимо, тема депортации в их сознании настолько исторична, так увязана со старым укладом, что прочно ассоциируется с указанными символами калмыцкой картины мира.

Совокупность устных рассказов очевидцев лицеистка Кема Батырева назвала «Большой книгой депортации». Память о депортации – травматическая. Поэтому школьники, транслируя рассказы старших, фиксируют внимание на наиболее драматических страницах. В едином тексте можно выделить следующие опорные даты: 28 декабря (один день), дорога (две недели), период начальной адаптации (три-четыре года), адаптация (десять лет). Чем травматичнее и концентрированнее события, чем более обострены чувства, тем дольше они удерживаются в памяти.
Многие сочинения, основанные на биографическом интервью, начинаются в третьем лице, а продолжаются в первом. Современное поколение идентифицирует себя с теми, кто был выслан. Дети также почувствовали себя частью коллективного репрессированного «Мы».

Становление этнической и гражданской идентичности у этого поколения совпало со становлением Республики Калмыкия как одного из субъектов Российской Федерации. Становление новой калмыцкой государственности происходило на их глазах. Современные школьники были свидетелями небывалой общественной активности в республике в начале 90-х, запомнили первые выборы президента РК, первую инаугурацию, утверждение гимна, флага и герба РК в 1993 г. Этот же период сопровождался переопределением истории, в которой основной фокус был направлен на депортацию народа. Школьники должны были неминуемо усвоить из СМИ, что быть калмыком означает относиться к народу, который был выслан в 1943 г. Осознать свою этническую идентичность означало принять и депортацию как часть недавней истории народа, как период, в котором процесс идентификации родителей проходил болезненно и травматически.

[u]Моей маме было только пять лет, но она прекрасно помнит, как один раз группа детского сада, проходя мимо их дома, стала дразнить ее «калмычкой». Только по этим окрикам мама узнала, кто она по национальности.[/u]

В отличие от своих дедов, для которых родиной был СССР, родителей, для которых по крайней мере малой родиной осталась Сибирь, они считают своей родиной Калмыкию и в знак признания пишут слово Родина с большой буквы.

[u]А мои родители относятся к тому поколению, которое в наше время называют «сибиряками». Они родились в Сибири. Какая ни есть, но это была их родина. А о настоящей Родине, о Калмыкии, они знали только по рассказам родителей.[/u]

Процесс идентификации проходил нелегко. Он требовал привлечения не только общественных сил: СМИ, школы и науки, но и семейных историй. Однако старшее поколение не так просто возвращалось к прошлому и не всегда желало рассказывать внукам о своей жизни в Сибири. Третьему поколению было непросто получить рассказы о Сибири от своих родственников. Практически в каждом сочинении школьники обращали внимание на то, как сопротивлялись бабушки и дедушки, пытаясь уйти от воспоминаний. Но сами воспоминания оказались важны для детей, ведь наше представление о Сибири крайне неточно и обрывисто. Близкое ускользает незаметно. Чтобы разговорить собеседника на трудную тему, надо было проявить тактичность, настойчивость, упорство: Мурашки по телу, какая-то едва уловимая внутренняя дрожь – вот первая реакция на мою просьбу. Знаете, такое впечатление, что между нами сразу возник барьер, граница, которая сразу унесла мою собеседницу в мир прошлого, в другое измерение…Меня давно беспокоила эта тема, и я решил расспросить о ней друга… моего дедушки. Он наотрез отказался рассказывать, так как не любил вспоминать то время, но после моих просьб он согласился.

Воспоминаниями, которые подавлялись десятилетиями, было непросто делиться. Это надо было сделать не только для молодежи, но и для самих бывших спецпереселенцев. Самые образованные из них написали мемуары, другие – статьи и письма в газеты. Но в письменной речи автор контролирует поток информации, он может перечитать и вычеркнуть то, что ему показалось лишним. Другое дело устное повествование, разговор с близким человеком, доверительность с которым надо сохранить. Могут быть неожиданные, болезненные вопросы, не все так просто объяснить современной молодежи. Старики молчали, так было привычней и надежней. Не любит мой дед рассказывать о прошлом. Но если мужчины иногда кое-что вспоминали как бы со смехом, то женское молчание преодолеть было особенно трудно. О наиболее драматичных эпизодах умалчивали осознанно, это было проявлением женского немого:

[u]Не любит она вспоминать об этом, все как-то отмалчивается со смущенной улыбкой, когда начинаешь расспрашивать. На лице улыбка, а в глазах – боль. [/u]

Рассуждать о выселении калмыков публично, в устной или письменной форме, долгое время было наказуемо: практически все авторы писем «в Кремль» были репрессированы и осуждены. В период хрущевской оттепели суждения о депортации также были возможны только в разрешенных границах дозволенного, ну а после первых политических заморозков сибирская эпопея была сведена к формуле «ошибки в национальной политике». Тем не менее, все, кто высказывал свое мнение о выселении народа в публичном пространстве в разрешеных или не разрешенных формах, были мужчины, а не женщины. Язык буквального женского молчания и буквальный физический запрет на женскую языковую репрезентацию были общим уделом женщин при тоталитаризме . Женское умолчание о травме было универсальным: так же молчали о трагедии интернирования японки США, и исследователем было отмечено, что они молчали, как молчит о совершенном насилии поруганная женщина , так же молчали армянки о событиях, ставших известными как геноцид армян 1915 г.

[u]Когда я попросила маму рассказать о том, что она помнит об этих страшных годах, она согласилась. Я видела, что она пыталась скрыть волнение, но это ей не очень удалось, и мне даже стало как-то не по себе, пожалела, что спросила.[/u]

Некоторые авторы сочинений, чтобы лучше показать тяжелую повседневность ссылки и обреченность мирных людей, в которых государство увидело своих врагов, подсознательно используют грамматические конструкции, которые лучше передают субъектность народа. Например, они используют глаголы в форме, которую я бы назвала «неизбежное будущее время».

[u]Предчувствие чего-то страшного, нереального не обманет мать моей бабушки, когда умрет от голода и холода Аркашка, когда будут отдирать от холодного пола вагона труп ее брата, когда люди, точно мухи, будут падать со вторых полок замертво, на головы сидящих внизу и когда она с ужасом увидит, что половина людей в вагоне уже не спит и не шевелится.[/u]

Другое характерное качество нарративов – преобладающее использование пассивных грамматических конструкций: нас погнали, нас погрузили, нам сказали, раздали по колхозам. Как известно, язык несет в себе символический порядок общества, отражает его законы и нормы . Даже вспоминая давнее прошлое, рассказчики подсознательно возвращались в то сталинское общество и воспроизводили свой зависимый статус людей, удел которых – претерпевать, быть жертвой чужих решений и действий. Этим подчеркивается зависимая, пассивная роль человека и этнической группы, их субъектность в социальной жизни того периода, потому что в пассивном залоге психологически точнее передается статус бесправия.

Стигма калмыцкой этничности вынуждала приспосабливаться к навязанным социальным условиям. Читатель увидит, как меняется такой этнический маркер, как личные имена, а в одном случае и фамилия. Калмыцкие имена принадлежат как бы старшему поколению и жизни до депортации или молодежи, внукам, третьему поколению. Обратите внимание на имена старших, такого разнообразия личных имен сейчас нет. И хотя большая часть авторов сочинений с калмыцкими фамилиями имеют калмыцкие имена, в наши дни почти весь именник от Алдара до Яны укладывается в тридцать имен. А в Сибири калмыцкие имена переделывались на русские, и важным было сохранение первой заглавной буквы, а 99 % рожденных в Сибири детей получали русские имена. В приведенных сочинениях мы читаем имя Александры, которая на самом деле Шарка, и это один из частых случаев двойных имен. Многие ученики пишут: бабушка Ольга (Отхн), Анджа (Саша), Мария (Баина), Софья (Хоньда), а внук Баты Дорджиевича упоминул, что в Сибири деда звали Борисом Дмитриевичем.

Во многих случаях в метрике записывалось русское имя, но мать все-таки давала тайное, калмыцкое имя. В наши дни сибирские дети – так стали называть калмыков, рожденных или проведших детство в условиях депортации, – обычно объясняют свои русские имена случайным стечением обстоятельств, благодарностью русской соседке, которая спасла от голодной смерти, или акушерке, которая приняла роды, и их именами были названы дети.

Возможна и другая причина, связанная с традицией давать «чужие» имена детям, особенно если был повод опасаться за жизнь ребенка. Так делалось в старину, чтобы запутать злых духов, которые, если и придут за ребенком, то решат, что он не из этой семьи. Детская смертность, особенно в первые годы депортации, была высокой. По словам мамы, смерть детей была явлением частым, так как не было еды; у кормящих матерей не хватало молока, а дети с искусственным вскармливанием были слабы и очень быстро заболевали.

Но не менее реально и желание родителей облегчить жизнь ребенка, которому предстояло «навечно» жить в статусе репрессированного и каждый день объяснять, чтó означает его калмыцкое имя, встречать трудности с произношением и написанием в документах. Нерусское имя вызывало сразу же вопрос – к какому народу принадлежит его носитель. А быть калмыком означало относиться к наказанному народу и, следовательно, быть готовым ответить на вопрос: за что калмыков сослали. Приемлемого ответа, который был бы правдой и с которым можно было бы согласиться калмыку, не было. Поэтому проще было дать ребенку имя, привычное для большого общества. Однако и обращение к русскому имени не было чисто механическим или вынужденным актом; как показывают устные истории, оно выбиралось с ориентацией на историю и идеологию доминирующего общества.
Все сочинения написаны по-русски, и калмыцкие слова в них встречаются очень редко. Это несколько терминов родства и редкие слова из семейных историй. Язык меняется на родной, когда надо сообщить что-то доверительное, по секрету, так, чтобы чужие не поняли. Калмыцкий язык был незаменим при описании статуса репрессированных, который как бы понятен только калмыкам.

[u]Моя бабушка иногда говорит по-русски, но когда из года в год 28 декабря просишь ее рассказать об этом, на русском она говорить не может, потому что выразить свои чувства она может только на калмыцком языке.[/u]

Редуцировано использование терминов родства. Кроме эджи и авы , используются еще аака и hаhа , a слово бергн (сноха) становится именем собственным. Все остальные определения родства даются по-русски, хотя в переводе они не так точно отражают более сложную бифуркатно-коллатеральную систему родства калмыков. Видимо, это самые последние непереведенные термины, которые еще используются молодежью.

Красной нитью в повествованиях проходит идея ценности родственных уз. Без родни выжить было почти невозможно. Но, как и в жизни, родня бывает и хорошей, и плохой. Плохая также отражена в текстах, ведь это история народа, который состоит из разных людей. Поэтому от родственников, взявших сироту в семью для эксплуатации, девочка сбежала как с каторги.

Во многих сочинениях встречаются слова приходилось воровать, для того чтобы выжить. Люди, поставленные на грань жизни и смерти, лишенные возможности честно зарабатывать себе на еду и одежду, часто работавшие изо всех сил, но не получавшие ничего за свой тяжелый труд, пересматривали этические нормы мирного времени. Они вынуждены были красть, чтобы жить. Действия людей, зафиксированные в рассказах и письмах самими авторами как кражи, вряд ли можно квалифицировать как воровство. Ведь экстремальность ситуаций меняла нормы обычной этики благополучной жизни. На войне как на войне. Недаром о людях, унесенных депортацией, чаще говорят «погиб/ла», нежели «умер/ла». А на фронте использовали военный язык, сдвигавший семантику слов, при этом прямые значения многих слов табуировались. Одним из первых табуированных слов было «украсть», при этом и красноармейцы, и солдаты вермахта применяли иносказания: спикировать, организовать . Но если фронтовики сознательно дистанцировались от мирной жизни, то калмыки в тылу и в мирной жизни, которая по обыденным опасностям вполне могла быть приравнена к фронту, своего иного языка не завели. Поэтому все трюки выживания они и спустя шестьдесят лет бесхитростно считали воровством.

Депортация калмыков в антропологическом отношении началась с момента, когда калмыки были исключены вначале из советского общества и почти сразу же – из сообщества человеческого. Это зафиксировано в воспоминаниях множеством слов, которые так или иначе отражали нечеловеческий статус репрессированных: скотный двор, скотские вагоны, скотская еда, нечеловеческие условия, околевшие трупы... Привезли нас, мы сидели молча, озираясь, как звереныши в зоопарке... Жили в первую зиму в конюшне… Они устроились в амбаре для домашних животных… Даже мышей с крысами там уже не было, да и не могло быть – уж очень холодно было там… Тебя осматривают как какой-то скот... Если подыхала лошадь, ели мясо… Отец Батра Манджиевича, уйдя в лес за дровами, вскоре был найден околевшим… Ее, такую страшную дикарку, увидели дети и погнали по селу, как собачонку, с улюлюканьем... Местные подростки с огромными дворняжками ради забавы устраивали облаву на изголодавшихся людей... Глас калмыцкого народа был подобен свисту одинокого суслика в степи... Слово «людоеды» должно было закрепить практики исключения из человеческого ряда. Трагическая повседневность тех лет передана школьником словом существовали. Первые шаги в адаптации калмыков на новых местах начались, когда сибиряки увидели в нас людей.
Во многих сочинениях упоминается, что приехавших калмыков боялись местные жители, которым было сказано, что везут людоедов. Случайны ли были обвинения народа в каннибализме – в самых разных селах во всех областях, куда их привезли, на огромной территории страны? Такое обвинение, позволявшее в свое время первым европейским колонизаторам безнаказанно творить с туземцами все что угодно и избегать порицания за жестокость в своей метрополии, было классическим проявлением колониального отношения к «дикарям». Потому что лица, нарушившие один из трех сформулированных Фрейдом позже основных запретов – на убийство, инцест и каннибализм, исключаются из человеческого общества как несущие ему прямую угрозу.

Этот же прием сознательно или подсознательно был использован службами, призванными идеологически обосновать операцию «Улусы», – ведь обвинение в «измене родине», столь нужное для партийных и правительственных документов, могло и не внушать враждебных чувств к калмыкам среди сибирского населения, привыкшего к разного рода каторжникам и выселенцам, неугодным Санкт-Петербургу и Москве. Среди сибиряков было немало политических ссыльных, и многие из них не столь легко поддавались официальной пропаганде и имели свое неафишируемое отношение к власти. Такие люди могли бы, наоборот, внутренне приветствовать калмыков и помогать им. К тому же о каком идеологическом обвинении могла идти речь, когда выселяли немощных стариков и неразумных младенцев, слабых женщин? Поэтому обвинить их надо было в чем-то простом и всем понятном и в то же время – особенно тяжелом, несовместимом с человеческим обликом. Это был проверенный временем миф о людоедах, который, однако, не мог не быть впоследствии развеянным.
В рассказах о годах, проведенных в депортации, пожилые люди независимо от возраста и образования легко упоминают названия совхозов и колхозов, районов и областей, имена друзей и соседей, учителей, врачей, директоров совхозов, школ, председателей колхозов, учетчиков. Эти имена запомнились, потому что были значимы для выживания в трудной ситуации.

[u]Когда разговаривала с дедом, я очень удивлялась, как это он, такой старый, а без всякой запинки помнит все даты, все мелочи? Да, наш народ выселили, морили голодом и холодом, держали в тюрьмах и лагерях, многих расстреляли, но они не смогли уничтожить память людей и их веру, которая будет жить вечно.[/u]

В рассказах о том обществе присутствуют люди разных национальностей: татарин, поляк, немка, казах, эстонец, латышка. Их этническая принадлежность в каждом случае обозначается после упоминания имени, поскольку этнический фактор в сталинскую эпоху имел особое значение и во многом определял социальный статус человека. В сочинении Жени Кагалтынова среди других русских солдат выделяется кавказец, который отстраняется, во всяком случае, внутренне, от тех, с кем пришел выселять. Автор приводит слова грузинской песни, которые, очевидно, отпечатались в памяти родственников. Из легенды, как из песни, слов не выкинешь, и действительно подтверждается, что в операции «Улусы» было задействовано грузинское подразделение. Но чеченец, ингуш или карачаевец (последний просто не мог в этом участововать, их уже выслали) перечислены в сочинении не случайно, в контексте выселения для калмыка кавказец в первую очередь ассоциируется именно с этими, также наказанными народами.

Репрессирующая повседневность в те годы была нормой и как таковая практически не воспринималась сознанием. Повествуя о красноречивых фактах дискриминации, некоторые рассказчики уверены, что ущемленными они не были. Благодарность за то, что удалось выжить в Сибири, удалось создать семью, а некоторым – получить образование на фоне общих тяжелых утрат, не позволяет человеку жаловаться на судьбу.

[u]На мой вопрос: «Как вы там жили», вопреки сложившемуся мнению бабушка ответила: «Хорошо». Благодаря хорошим людям, которые были вокруг, жизнь не казалось тяжелой. И моя мама говорит, что они провели обычное для всех детей того времени детство. Учились, играли, лазили в чужие огороды за пасленом. Были такими же, как и все остальные дети, не были лишены маленьких детских радостей.[/u]

Один из основных вопросов при обсуждении депортации калмыков, который долгое время не был вербализован, – можно ли считать депортацию калмыков геноцидом? Что является основным критерием в определении геноцида – количество жертв, процент погибших или основания, по которым гибли люди? Мне приходилось слышать, что депортация калмыков, как и другие сталинские депортации на этнической основе, не может быть квалифицирована как геноцид, поскольку калмыки, чеченцы, ингуши в отличие от евреев во время Холокоста имели шанс выжить. Люди, придерживающиеся этого мнения, полагают, что депортация калмыков – большая трагедия, но все же ее масштабы не так чудовищны, чтобы называть ее геноцидом. Это, конечно, мнение некалмыков. Калмыки же в начале 90-х, когда о депортации заговорили, без сомнения квалифицировали ее геноцидом. Часто народы, пережившие геноцид, не замечают чужие геноциды, концентрируясь на своей трагедии. Однако, изучая свою горькую историю, нельзя забывать о таких же событиях в жизни других народов. И вряд ли нравственно мериться геноцидами.
Красноречивым аргументом в этом споре является грустная статистика приведенных семейных рассказов.

[u]Сто пятьдесят человек было завезено в то село – к весне осталось пятьдесят.
Бюри осталась в живых одна из одиннадцати детей.
Выжил один из девяти сыновей.
В Сибири бабушка потеряла десять братьев и сестру.
Моя бабушка – единственная выжившая девочка в семье, кроме нее было
еще три сына, а всего девять детей. Никто не знает, как их звали.
У нее было семь детей, выжило только двое: мой дед и дед Евдоким.
В вагоны для скота погрузили по сорок человек. По прибытии осталось
двадцать четыре человека.
Умерло восемь детей из шестнадцати, а также их отец.
Из этой группы, уехавшей на Север, человек сорок, в живых остался лишь один
парень.
Бабушке было суждено лишиться мужа, родителей, единственной сестры
и восьмерых детей.[/u]

В отличие от указанных исследователей школьники Элисты опираются на документы международного права и совершенно уверены, что депортация калмыков была по своей сути геноцидом.

[u]Генеральная Ассамблея ООН определила геноцид как «действия, совершаемые с намерением уничтожить полностью или частично какую-либо расовую или религиозную группу». А депортацию калмыков и других четырнадцати народов по-другому назвать нельзя...
Геноцид – это политика уничтожения отдельных групп населения по расовым, национальным или религиозным мотивам. Они в равной степени ужасны по своим масштабам и по последствиям. Геноцид – это борьба не за победу, а за истребление. Амбиции главарей двух могущественных государств, сознательно подписывавших смертный приговор целым народам, погубили миллионы людей.[/u]

В приведенных цитатах руководители государств названы главарями, подсознательно автор акцентирует внеправовую природу политических режимов сталинизма и гитлеризма. Здесь же ставится вопрос об ответственности народа за деяния своих лидеров и формулируется вопрос об общественном покаянии.

В то же время история депортации относится молодыми людьми к давно прошедшей исторической эпохе, к истории СССР, страны, которой давно уже нет. Так, в рассмотренных сочинениях имя Сталина редко называется напрямую. Оно стало символом беззакония, символом государственного террора. Дети чаще использовали иносказания типа человек, стоящий во главе государства... Почему так получилось: один человек решил, а другие подчинились! Связано ли это с калмыцкой традицией табуации имени хана или с христианским правилом не поминать дьявола?

Советский штамп «враги народа» используется то в прямом, то в иносказательном смысле. «Врагами народа» именуются то кулаки, то калмыки, но когда мы читаем в сочинении: тот, кто выселяет народы, и есть враг народа, нам как будто заново открывается прямой – буквальный – смысл этого выражения. Десятилетие, в течение которого школьники писали свои работы, 1993-2004 гг., показывает, как освобождается общественное сознание от многих идеологических клише, постепенно отходя от текстов учебников советского времени. Некоторые ребята плохо ориентируются в советской действительности, поэтому упоминают государственные колхозы, колхоз им.13 борцов, очевидно допуская, что в 40-х годах предприятие могло носить имя команды спортсменов (абсурдные времена – абсурдные имена).
Современные школьники не могут осознавать историю народа в отрыве от отечественной и всеобщей истории. Некоторые школьники сравнивают труд заключенных в Широклаге с рабским трудом в нацистском концлагере. Не зная работ Ханны Арендт, они интуитивно приходят к знаменитому положению об одинаковой тоталитарной сущности разных на первый взгляд политических режимов Сталина и Гитлера.

[u]Думаю, что вина за все случившееся лежит на всех советских людях. У многих немцев есть «комплекс Гитлера», а из наших мало кто испытывает чувство вины за прошлое.[/u]

Не менее красноречивы описки. Особенно такая: Указ Президиума Верховного Совета о ликвидации калмыцкого народа. Детские уста глаголили истину, условия депортации были такими, что ликвидация государственности вполне могла привести к ликвидации народа, потому что человека можно убить штыком, пулей, но можно и погубить массу людей просто так, выгнав их из родных мест… Арслан Басанов написал в стихотворении взошли на вагоны. Современный читатель привык, что в вагон заходят, но в вагонах для перевозки скота порог был высокий, и в него надо было взбираться. Примененное из нашего сегодня слово взошли приравнивает вагон к эшафоту, к орудию смерти. Зная, сколько людей погибло в дороге, подсознание подсказывает глагол, который квалифицирует вагон как транспорт смерти.

Значимой опиской является фраза: 9 января 1957 г. выходит Указ об образовании Калмыцкой АССР. В январе 1957 г. процесс воссоздания автономии только начался, республика была создана повторно в июле 1958 г. Так же не случайна и похожая описка: в 1957 г. репрессированные были реабилитированы. Разрешение на выезд на родину не умудренные в юридической казуистике дети восприняли как реабилитацию. Им кажется, что наказали – выселили, простили – вернули. Но многие старшие жители республики как раз недовольны современной формулировкой проблемы, и вместо, по их словам, амнистии они жаждут указа о полной реабилитации, включая территориальную.
В целом депортация калмыков как всенародная трагедия уже освоена сознанием, пережита и отнесена к прошлому. Этот период оценивается как испытание народа на крепость духа, на верность родине. Несмотря на демографические и культурные утраты тех лет, Сибирь воспринимается не как сплошная черная полоса, а как отрезок жизни народа, в котором было много плохого, но и немало хорошего.

[u] Безусловно, это черные страницы в истории нашего народа. Страшные годы ссылки, депортация навсегда «врезались» в нашу историческую память. Однако даже в самом ужасном, плохом, страшном всегда интересно найти что-нибудь полезное, хорошее. Может быть, было хоть что-нибудь светлое, какие-то радостные мгновения, которые запомнились людям, которые это пережили. Я вовсе не хочу приукрасить, оправдать это страшное событие. Но все-таки нужно научиться видеть все не только в черном свете, а находить и белые, светлые пятна. Тогда наши знания, понимание будут более обширными, объективными.[/u]

Память о депортации, на взгляд учеников, выходит за пределы истории калмыцкого народа и становится частью истории человечества наряду с геноцидом в Руанде и в Тибете. Если старшее поколение говорило о ценности каждого народа, то современные дети уверены в ценности каждого человека.

[u]Сталина уже давно нет, а его дела еще живут и, наверное, еще нескоро исчезнут. Но несмотря ни на что надо помнить о них, о том ужасе, страданиях, причиненных людям, чтобы этого больше не повторялось никогда, чтобы человечество больше не имело такого опыта. Ведь все зависит от нас. Почему человек, рожденный, чтобы жить, должен умирать только потому, что у него не такой цвет кожи, не такая форма глаз или носа? В чем виновен он? Да ни в чем. И давайте беречь каждого человека с его неповторимостью, ведь больше такого шанса у него не будет никогда.[/u]

Иррациональность депортации плохо поддается аргументам разума. Поэтому школьница и готова отказаться от вычитанной историко-мистической версии: территория Калмыкии имеет свою особенность, у народов, что здесь проживали, каждые 200-250 лет происходят трагедии.
Трагедия депортации прочно связана с другой драматической страницей истории страны – Великой Отечественной войной. Видимо, в сознании школьников они сплетаются, и в сочинениях вторник 28 декабря 43 г. становится воскресением подобно 22 июня 41 г., началу другой трагической эпопеи, и солдаты приходят в калмыцкий дом ровно в четыре утра.

Часть пришедших солдат напоминает знакомый образ врага. Проснулись от стука в дверь. Дверь пинали сапогами, и дед подумал, что за ним пришли немцы, а оказалось не совсем так, то есть пришли за ними, но наши солдаты… В дом ворвались солдаты с автоматами, выстроили всю семью в ряд у двери и заставили поднять руки. В сочинении используется слово угоняли – распространенный штамп при описании обращения оккупантов с мирным населением. Таким образом, при описании выселения дети используют лексику военного противостояния, только в образе врага выступает советский солдат на службе репрессирующего режима.

Считается, что одним из важнейших факторов переживания исторической травмы является религиозный. Хотя к этому периоду все буддийские храмы в Калмыкии были разрушены и учение не преподавалось, буддийская этика в народе была жива. Буддийские нравственные основы помогали менее болезненно воспринимать испытания судьбы, и школьники начинают думать о том, что жизнь – это действительно страдания, как говорится в буддийском писании. Они уловили влияние мировоззрения на интерпретацию исторических событий: люди безропотно повиновались судьбе. Так надо – утешали они себя. Также они поняли после своих бесед со стариками: в сердце этого доброго человека не осталось места для злобы, ненависти и обиды! Главное, не озлобляться, не делать зла, ведь не для этого живет на земле человек…

Дети не раз приходят к выводу, что история калмыков – беспрерывная цепь страданий. Буддийский смысл этих слов для современного школьника однозначен, а нам, их родителям, они хорошо известны из уже забытого обращения Ленина , который, может быть, трюкачески использовал здесь буддийскую риторику.

О чем бы ни рассказывали бабушки и дедушки, а тем более о своей жизни, они делали это в привычных выражениях, сообщая внукам о своих ценностях даже тогда, когда такой задачи намеренно не ставили. Такой важной информацией являются сведения об усилиях, которые предпринимали люди, чтобы доказывать свою лояльность государству несмотря на его незаконные действия. Две сестры впоследствии работали доярками и за то, что победили на Всесоюзной выставке сельского хозяйства дважды, им дали по две медали... За хороший труд о ней написали в местной газете и поместили ее фотографию, приведя в пример как отличника труда... Он был воспитан в коммунистическом духе, был награжден, несмотря на статус спецпереселенца, знаками отличия.
Косвенной информацией просачиваются также сообщения о конструировании мужского и женского в их поколении, о том, что было важно в характеристиках мужчин и женщин в экстремальных условиях Сибири. Упоминаются разные качества, которые создавали образ идеальной женщины: Только потому, что бабушка была скорая в работе, она была признана свекровью… Бабушка была шустрая… Из ослабленной девочки получилась красавица. Играла на домбре, пела, танцевала… Шесть братьев и сестер содержала хрупкая девушка.

Требований к мужчине меньше, что отражает гендерную асимметрию патриархатного калмыцкого общества: работяга, умелый, образованный, музыкально одаренный: не было такого дела, с которым он не мог справиться, окончил техникум с отличием, играл на гармошке, прекрасно пел, был превосходным оратором, танцевал, знал все обычаи своего народа.

Частым сибирским сюжетом был рассказ о непосильном мужском труде женщин. В русском языке даже слова не нашлось для обозначения женщины, выполнявшей работу лесоруба.

В рассказах старших совсем не было романтики, а только констатация – бабушка вышла замуж, родилась моя мама... Соседи увидели, что им не хватает женской руки, и присватали ему девушку из «крепкой семьи» – бабаню. Поэтому дети в ситуации знакомства по переписке жаждут увидеть романтическую историю и могут преподнести даже знакомство при ранении на лесоповале поэтически.
Неоднократно в сочинениях встречается сюжет о младенце. Вообще-то такой сюжет считается кочующим, так как часто встречается в фольклоре и литературе. Обычно он восходит к библейским сюжетам. Однако судя по конкретным деталям данные истории имеют реальное происхождение. В Большой книге депортации младенцы символизировали следующее поколение народа, а значит его будущее, которое действительно решалось в дороге. Поэтому в рассказанных историях дети чаще выживают, а те, что погибли, символически намечают масштаб демографических потерь. Две истории не типичны: та, в которой мать отказывается от ребенка, оставляя его на снегу, и та, в которой ребенка оставили у соседей. В первом случае перед нами пример, как в экстремальной ситуации включается защитный индивидуальный механизм, который подавляет материнское поведение . В то же время для группы в целом, если ресурсы резко ограничены, чтобы сохранить народ, надо сохранить женщин. Во втором – грудной ребенок был оставлен у соседей и спустя многие годы не признал родных. Здесь мы видим, как границей идентичности становится отказ от ребенка, означавший спасение от депортации, и девочка, удочеренная соседями-некалмыками, не признает калмыцкую родню.

[u]Бабушка рассказывала мне, что в их вагоне была женщина с двухмесячным ребенком на руках. Но так как было нечего есть, у нее не было молока, ей нечем было кормить ребенка, она на одной из станций вынесла ребенка из вагона и положила его на снег, такого беззащитного и маленького, но что поделаешь, если не освободиться от ребенка, то умрут оба…
Этот путь был ужасный: много людей умерло от холода и голода. Но даже здесь жизнь продолжалась: на одной из станций прошел слух, что в одном вагоне у одной женщины родилась двойня (эти дети выжили, выросли и сейчас живут)...
Алексей Балакаев рассказывал о Бобиш Шатиновой и ее сыне. Во время пути у нее пропало молоко, и все как могли помогали. Но когда у мальчика расстроился желудок, в вагоне началась паника. Каждый, заботясь о своем чаде, настаивал на том, что он обречен. «Выброси Баатра, ведь у тебя останется Борька! Одного легче выкормить!» – такие страшные слова кричала одна из обезумевших матерей. Загнанная в тупик Бобиш не хотела и не могла выкинуть живого ребенка, но, обезумев от горя, мать решилась на чудовищный шаг и, завернув ребенка в полушубок, шагнула к двери вагона. Но преградила ей дорогу женщина, старше по возрасту. «Сядь на место!»… Ребенку становилось все хуже и хуже, а соседи по вагону накинулись на ребенка, ругая самыми последними словами. Однажды во время остановки она оставила свою кровинку в сугробе и, зажав уши, вернулась в вагон. Но не выдержало сердце матери, выбежала она из вагона, обняла своего ребенка. По вагону разнеслись вести об этом случае, и люди отдавали все, что у них осталось, и мальчик выжил, благодаря своей матери, и людям, приносившим бараний жир и масло.[/u]

Частый, практически обязательный сюжет любого повествования о Сибири – благодарность «лучшим русским», сибирякам. В частном проявлении это естественная человеческая реакция за помощь в трудную минуту – конкретным людям за конкретную помощь, которая становилась символическим актом поддержки и сопереживания гораздо позже, когда работа сознания позволила увидеть реальность в терминах символа.

Благодарность русским людям – это еще и отражение официального дискурса родины, в котором дружба народов была священной (а ставить под сомнение «святыни» было невозможно), и если бы такой поддержки не было, то и калмыцкий народ оказался бы среди недругов одиноким, символически утратил бы родину, не покидая ее государственных границ. Сочувствие сограждан-некалмыков, а именно русских, которые количественно доминировали в СССР, а также были «первыми среди равных», отвечало ожидаемой реакции со стороны «большой» аудитории и подтверждало представление о нравственном чутье русского народа, который был умнее и добрее руководителей партии и государства. Даже задействованные в операции «Улусы» солдаты, воплощенное мужество Родины, демонстрировали другую имманентную черту советского солдата – доброту. Примеры того, как солдаты, направленные для репрессии, помогали тем, кого пришли наказывать, – частый сюжет при описании 28 декабря 43 года. Хорошие солдаты символизировали советский народ, ведь народ и армия едины:

[u]Было ей 32 года, когда рано утром 28 декабря к ним в дом вошел русский солдат и сказал, чтобы она быстро собрала теплые вещи: их отправляют в Сибирь – всех! Потом солдат помог им собрать вещи, принес из амбара мешок муки и мешок зерна и донес все это до клуба, где собирали всех жителей. Бабушка говорит, что ей очень повезло, что к ним пришел такой добрый солдат. Она всю дорогу потом молилась за него, ведь мука и зерно им очень пригодились в первое время...
В их дом постучали в три часа ночи. В дом вошли офицер и два вооруженных солдата. Зачитали указ и дали тридцать минут на сборы. На столе стояла фотокарточка отца моей бабушки. Он воевал на фронте, был в звании офицера. Когда они увидели ее, то, видимо, им стало чуть-чуть не по себе. И тогда офицер сказал: «это не мой указ, я нахожусь в подчинении».[/u]

Вот еще примеры личного сопротивления – это и сопротивление тех, кто должен был карать. Добрый им попался дядька-офицер: он все время отводил глаза в сторону, молчал. Незаметно передал: возьмите теплые вещи... Даже работникам репрессивной системы удавалось оставаться человеком, если человек этого желал.

Стереотипный образ современной Калмыкии – весенняя в тюльпанах степь. Видимо, этот образ формируется в противовес выжженной летом и промозглой зимой степи. А в сочинениях мы встречаем другой образ калмыцкой земли: знойное лето, знойная республика, солнечная родина... И даже жара нас не смущала. Противоположные коннотации имеет Сибирь: незнакомая, вечно холодная, ледяная земля…, страшная сибирская зима, лютые морозы… Холод, которым повеяло с улицы, сильно и надолго изменил судьбы многих людей, сибирский мороз словно бы заморозил живой дух... Тысячи жизней, занесенных метелью и ветром холодной Сибири…

Дети подсознательно ассоциируют солнце с жизнью и родиной, а холод – со смертью и изгнанием. До чего же может оледенеть душа, если человек, стоящий во главе государства, истребляет направленно и неуклонно свой же народ… Протянут свои охладевшие в Сибири руки к солнцу и жаркое степное солнце отогреет их.

Родина воспринимается как место, где калмыку хорошо по определению, поэтому у дедушки в течение этих тринадцати лет открывалась рана, а когда они в 1957 г. вернулись, раны зажили.
Образ Родины и образ народа в некоторых рассказах мифологизированы, и мы встречаем образцы мифологического освоения недавних исторических событий. Перед нами в разных вариантах появляется родина, представленная в желтых и красно-желтых цветах, символах солнца, символах учения.

[u]В пути калмыки делились последним: в вагоне люди переживали, думая, что по прибытии их убьют. Под Семипалатинском бабушке приснилось, будто она с подругой нашла красный шарф, расшитый золотом. Подруга предложила его поделить, но баба сказала, что если его разрезать, то он рассыпется, и забрала. На том и проснулась. Сон вызвал усмешку со стороны студентов, и только умудренный жизнью старик, убеленный сединами, попросил повторить приснившееся. Выслушав бабушку, он со слезами на глазах расцеловал ее, объяснив, что калмыки не погибнут, но выживут и вернутся на родину…
Когда они ехали на машине, моя бабушка увидела лису, которая бежала за машиной. Про себя бабушка с грустью подумала, что это родная земля прощается с ними. Лиса долго бежала, а потом исчезла… Моя бабушка со своими детьми возвратилась все-таки домой. И опять она увидела лису, бегущую за машиной. Теперь она уже рассказала моему папе о прошлой встрече с лисой. Это означало, что наша земля в образе лисы встречает нас и радуется нашему возвращению…[/u]

Другая незатейливая житейская история о возвращении на родину означала возвращение калмыков в семью советских народов, а добрая русская девушка, москвичка, символизировала саму Родину:

[u] Весной 1957 г. семья, как и многие калмыки, возвращалась на Родину. Путь был длинным. В Москве была пересадка. Впервые они попали в метро. Здесь одна девушка с удивлением долго смотрела на маленьких калмычат, моего дядю Володю и отца, одному из которых было 6 лет, а другому – 4 года. Они выглядели потешно: кирзовые сапоги, широкие шаровары, вельветовые курточки и маленькие картузики, а под мышкой каждый держал фуфайку, так как было жарко. Она рассмеялась. От умиления подарила им книжку «Русские народные сказки». Всю дорогу до Астрахани дед читал им сказки, и они вспоминали добрую девушку.[/u]

Тексты сочинений говорят многое об этничности современных авторов, ведь идентичность инструментальна, это в первую очередь личный выбор человека.

[u] Я, как и многие из моих ровесников, не могу назвать себя калмычкой, хотя бы потому, что я не знаю калмыцкого языка. Культура калмыцкого народа для меня, признаться честно, значит не больше, чем культура любого другого – русского, английского, французского, японского – народа. Я говорю об этом с сожалением, но это не значит, что от этого во мне станет больше «калмыцкого». Это «сожаление» не заставит меня изучать родной язык или уделять больше внимания эдже и аве. Все, что я могу и обязана сделать, – знать историю калмыцкого народа, чтобы попытаться разобраться, прежде всего, в своих корнях.[/u]

В одном сочинении отражается появившееся в республике в последнее десятилетие явление, названное Эдвардом Саидом ориентализмом. Его ярким примером являются возведенные в городе китайские ворота и ротонды, которые как бы символизируют «восточность» калмыцкой столицы на фоне ее до того безликого архитектурного облика. Ориентализм конструировался исходя из ожиданий и представлений западного человека о Востоке. Конечно, он должен был импонировать кому-то из молодежи, которая ищет не просто отличительность, но и черты, объединяющие с восточными буддийскими цивилизациями. Поднеси старику чашку джомбы , сядь с ним рядом на циновку, вырвись из вечного круговорота сансары и задумайся над жизнью…

Дети смогли увидеть сибирские годы не только через драматизированную подачу СМИ, а иначе, сквозь мудрый опыт старших, поэтому они замечают, что жажда жизни была сильней… молодость, полная энергии, надежд, веры, боролась за свое существование... Именно большое желание выжить, любовь к жизни, такой, какая она есть, помогли пережить моей бабушке все эти годы.

Для многих авторов характерна эмпатия: пока моя эджя работала санитаркой, поваром, медсестрой, школьным учителем – об этом я пишу с облегчением, потому что в эти годы стало жить намного лучше. Уже не вспоминаются голодные дни, обмороженные пальцы, унижения и оскорбления. Многие сравнивают свои силы с опытом старших: я слушала бабушку и думала, смогла бы я выдержать то, что выдержала она, а ведь бабушка была такого же возраста, что и я сейчас. А кое-кто признается, что теперь на историю депортации он смотрит бабушкиными глазами.

Орфография также красноречива. Дети, родившиеся еще при советской власти, пишут эпитет «советский» с большой буквы, но в то же время название села Улан-Хол пишут с двумя лл, поскольку глазу привычнее слово холл / hall, нежели калмыцкое hол.

На уровне данных сочинений показаны масштаб государственного давления на отдельного человека и на весь калмыцкий народ, лишение свобод, скрытое в практиках повседневности, и стратегии сопротивления им. Именно формы личного сопротивления насыщают содержанием микроисторию, поскольку знание о социально изобретенных стратегиях сопротивления тоталитарному режиму передается лишь изустно . Поэтому каждое сочинение о депортации ценно само по себе и содержит гораздо больше знаний об истории депортации, об истории России, о самóм новом поколении, чем это может показаться.

взято из материалам сайтов - forum.kalmykia.ru, freekalmykia.org, yashalta.narod.ru.

7 комментариев:

  1. перевести на калмыцкий язык

    ОтветитьУдалить
  2. Этот комментарий был удален администратором блога.

    ОтветитьУдалить
  3. Таисия Хонинова20 февраля 2012 г. в 01:42

    Мои родители мало говорили о депортации калмыков, наверное, и в самом деле подсознательно это было запретной для них темой. Поэтому вопросы о причине депортации, жизни на чужой территории, последствиях случившегося для нашего народа остаются открытыми.
    Спасибо автору за то, что поделился крохами воспоминаний, не поленился собрать воспоминания из школьных сочинений. Наши эж,и и аавы не вечные, пусть расскажут нам больше того, о чём они молчали такое долгое время. Из таких вот историй, переданных устно, создается и сохраняется история всего народа. Удачи Вам, автор, здоровья, долгой жизни!!!

    ОтветитьУдалить
    Ответы
    1. Спасибо большое! моя ээджа была работала на Сахалине на приисках, там и познакомилась с аавой. Когда выселяли ей было 17, она немного знала русский язык, так как ездила из Лимана в Астрахань часто, успела закончить 3 класса школы, но работать стала с 13 лет, поскольку в семье было много маленьких детей, а отец был на фронте.
      Аава рос в Городовиковском детском доме вместе с родным братом (летчик Леджиев, совершивший воздушный таран нескольких немецких самолетов под Курской дугой, обгорел полностью, но выжил, был выслан в Казахстан в 1944 после выписки из госпиталя.)
      другие аава и ээджа тоже были высланы, но во время депортации им было по 10-11 лет, тоже работали на рудниках в Алтае, Красноярском крае. Когда-нибудь я напишу про них.

      Удалить
  4. Что-было то-было прошлого уже не вернешь. Надо жить настоящей жизнью а не горьким прошлым. Џойстик.

    ОтветитьУдалить
  5. Александр Иванов1 августа 2017 г. в 08:19

    Иванов Александр.
    Прочитал статью. Вспомнил своих однополчан калмыков, вместе служили срочную службу 1962 году в Башкирии, г. Стерлитамак. Отличные ребята, как говорят в армии с ними можно идти в разведку. Авообще калмыки всегда славились своей храбростью, мужеством и верностью своей Родине. Недавно читал о действиях калмыцкой кавалерии в Отечественной войне 1812 года. Отечественная война 1941 г. была жёсткой тяжёлой. Решалась судьба, быть или не быть всем народам СССР. Много было принято ошибочных решений. Наша сила в единстве всех народов РОССИИ. Надо жить будущим, но не забывать прошлое.

    ОтветитьУдалить